(разные мысли, приходящие на охоте с легавой)
Сон не хочет отступать, завораживает, уносит к чему-то смутному и расплывчатому. Бесконечно долго продираюсь сквозь его частокол и, наконец, просыпаюсь. Медленно вспоминаю, как вчера, перетащив вещи из машины в дом и наскоро перекусив, мы с Линдой - восьмилетним английским сеттером - залегли спать, не протопив печь. Ноябрь в этом году не особенно холодный, однако дом за две недели нашего отсутствия полностью растерял накопленное тепло. Уставшие после тяжелой дороги с автомобильными пробками, снеговыми зарядами и обледеневшим асфальтом, мы «продрыхли» до девяти часов утра, и сейчас вылезать из-под теплого одеяла совершенно не хочется.
За окнами медленно светлеет. Отяжелевшая от влаги сосновая лапа легонько постукивает в стекло. «Смотри-ка, никак ветерок поднялся", - бормочу я собаке. Линда барабанит хвостом по полу свое полное согласие с моими словами и изображает готовность идти куда угодно. Электрочайник дает возможность быстро позавтракать, и наступает долгожданная минута сборов. Старенький ИЖ-56 двенадцатого калибра, полный патронташ на 24 патрона, нож, спички в герметичной упаковке, рюкзачок с прокопченным котелком, видавшая виды кружка, чай, сахар, несколько бутербродов. Одеваюсь. Резиновые сапоги, ватник (не шумит в лесу и мало заметен поздней осенью), запасные носки... - все! Линда озабоченно носится кругами вокруг дома, то подбегая и заглядывая в глаза, то отбегая к лесу и зовя за собой. «Пойдем к реке!» - говорю ей, и понятливая собачка сразу же бежит по едва заметной тропинке к речному обрыву, где у берега в кустах ивняка укрыта наша старая деревянная лодка. Она полна воды, сверху покрытой сантиметровым льдом. Проламываю сапогом лед. Быстро очищаю лодку от кусков расколотого льда и шарю голой рукой в воде в поисках утонувшего черпака. С трудом нахожу его и, время от времени дыша на озябшие пальцы, вычерпываю воду. Линда терпеливо стоит на берегу рядом с вещами. Наконец все приготовления закончены, оружие и снаряжение уложены, собака в позе впередсмотрящего застывает на носу лодки. Отправляемся!
Большая река в месте переправы довольно широкая - около ста метров. После затяжных осенних дождей она вспучилась, помутнела, по ее поверхности, как весной, быстрым течением несет всякий лесной хлам. Особенно внимательно слежу за топляками, которые эдакими плавучими минами медленно сплавляются по реке. С характерным свистом стремительно проносится табунок гоголей и скрывается за поворотом реки. Отмечаю перелинявших к зиме красиво окрашенных селезней и размышляю о том, что охотничий сезон с легавой собакой закончился, и этот наш последний выход в лес не более чем просто прогулка. Вальдшнепы отлетели, тетерева и глухари давно стойки не держат, а больше в ноябрьском лесу с английским сеттером охотиться не на кого... Сделав большой круг, прогуляемся вдоль мохового болота, попьем чайку в приметном месте на обрыве Извилистой речки и вернемся берегом Большой реки к лодке. Таков план.
Вот и берег, заросший густым ивняком, ольшаником, черемушником и смородиной. Продираясь сквозь заросли по узкой тропинке, ощущаю терпкий запах сломанных веток дикой черной смородины, растущей в изобилии по всему берегу.
Преодолев прибрежные заросли, мы оказываемся на лугу. Луговину не косят более десяти лет, со времени начала «великой» перестройки и конца колхозов. Лес за это время невероятно быстро начал захват с таким трудом отвоеванной нашими пращурами территории и во многом преуспел. Он, как опытный полководец, передовыми отрядами пустил вперед ольху, иву и черемуху, а чуть позже -
в качестве легкой кавалерии - стройные березки и осинки. Если ничего не изменится, то лет так
через пятнадцать-двадцать подтянутся и тяжелые рыцари - сосны. И придет конец луговине... Но пока в конце лета и начале осени в этом мелколесье можно хорошо поохотиться на вальдшнепов и тетеревиные выводки.
В первый год натаски Линды я не водил сюда молодую собаку; при работе по этим птицам слишком велика возможность срыва стойки. Не сулила нам ничего хорошего и встреча с зайцем-беляком. Поэтому мы ходили на заливной луг, тянущийся вдоль Большой реки, и самозабвенно работали по дупелям и бекасам, отрабатывая снова и снова правильность поиска, постановку и послушание. И только после того как Линда стала уверенно работать по болотной дичи, выполняя правильный «челнок» и слушаясь каждой моей команды; после того как получила свой первый полевой диплом с очень неплохими баллами, я начал понемногу показывать ей вальдшнепа, тетерева, глухаря. К третьему охотничьему полю она прекрасно освоила охоту на всякую дичь. Я позволил ей делать стойки по затаившимся зайцам, подавать с воды битых уток и искать подранков. К пятому году жизни тайн для нее в лесу и в поле не осталось, и она превратилась в настоящего мастера своего дела. К прошлому году у Линды было восемь полевых дипломов различного достоинства и, что особенно радовало, трижды на состязаниях строгие эксперты ставили ей 9 баллов за дальность чутья! Выиграла собачка один раз и внутрипородные состязания английских сеттеров Санкт-Петербурга. На выставках Линда, нет, извините, - чемпион МИРЕЛЬ-ЛИНДА II 2334/94 (именно так звучит ее полная кличка) - завоевала все возможные призы, став пять раз чемпионом, а в 1999 году - чемпионом России по красотее. Но сейчас этот прославленный чемпион, вдрызг мокрый, самозабвенно челночит в пустом теперь мелколесье, то показываясь из кустов, то опять скрываясь в них.
Впрочем, пора и ружье заряжать! Этот процесс - таинство охотников, так сказать, своеобразный ритуал. Расстегиваешь не спеша старенький двухрядный патронташ, подаренный лет тридцать назад еще на Севере старинным другом-приятелем, вспоминаешь при этом о совместных охотничьих приключениях, о ночах, проведенных рядом с ним у многочисленных костров, ну и, конечно же, о безвременной и такой глупой его кончине... Все патроны заряжены своей рукой; как-то раз в молодые годы я был наказан магазинными патронами, стреляя ими на вечерней зорьке с пятнадцати метров по налетающим, а потом и сидячим уткам. Результат - ни одной убитой, несколько легких подранков и куча плавающих перьев и пуха. А ведь стрелял я тогда уже недурно. С той поры - только своя зарядка.
Так с какой же дробью выбрать сегодня патроны? Вложу в правый ствол, пожалуй, пятерку (вдруг все же вальдшнеп, или рябчик, или близкий тетерев), а в левый - двойку (заяц, дальний тетерев, глухарь средних дистанций). При этом всегда жалеючи думаю об охотниках с многозарядными автоматами: как им, бедолагам, сделать выбор нужного патрона при вот такой лесной охоте?!
Охота с хорошо поставленной легавой одно удовольствие: иду спокойно, как на прогулке, ружье висит на ремне на правом плече; можно о чем-нибудь размышлять или наблюдать никогда не приедающиеся картины природы. К опытной собаке быстро привыкаешь. Помню, как два года назад в начале охотничьего сезона Линда сильно порезала лапу осколком разбитой бутылки и не могла около десяти дней даже вставать на ногу. Попытка пойти на охоту "самотопом" ни к чему хорошему не привела: бродил как слепой по лесу по самым тетеревиным местам, на крыло не поднял, с горя пошел к реке, хлопнул пару уток, за которыми пришлось плыть самому, да к тому же один подранок ушел, проклял все и вернулся домой... Тогда я и понял, что тридцатилетняя привычка охотиться с лохматыми друзьями навсегда отвадила меня от детского слепого хождения по лесам и полям.
Путь наш дальше лежит через высокий мрачный ельник, где нас по-всякому ругает сойка, довольно долго перелетая с дерева на дерево. Потом, потеряв интерес, птица потихоньку отстает. Выходим на
край мохового болота с чахлыми сосенками. Под ногами хлюпает вода. Кое-где виднеются кочки с
редкими ягодами клюквы; это болото ближнее к жилью, поэтому местные и дачники почти подчистую выбирают ягоду уже в конце августа.
Выходим на более-менее сухой отвал старой осушительной канавы и медленно продвигаемся по нему. Линда впереди поднимает пару рябчиков и копается в их набродах. Соскучилась собачка по птичьему запаху, поэтому некоторое время позволяю ей это делать.
Через пятнадцать минут канава
выводит нас на старую лесную дорогу, почти заброшенную. Когда-то, уже на моей памяти, дорога приводила в живописную деревеньку из двадцати изб, где ключом кипела жизнь. Деревенька эта стояла на излучине Извилистой речки и была окружена лугами и полями. В лугах паслись коровы и овцы, в полях росли рожь, ячмень, лен, картошка, капуста, свекла и огурцы. Избы утопали в кустах сирени, черемухи и рябины. Везде были видны работающие люди и играющие белоголовые ребятишки... Двадцать пять лет назад началось великое переселение. Соблазнившись «благами» цивилизации, люди перебрались в большую деревню и в поселок так называемого городского типа, где их ждало электричество, телевизор и море водки во всех магазинах. Работа нашлась далеко не для каждого, и единственная отрада не обремененного делами русского человека быстро свела в могилу лучшие рабочие руки... В избах брошенной деревни из пустых глазниц выбитых стекол вечерами вылетали летучие мыши и, жалобно попискивая, носились над зарастающими полями. Через десять лет крыши, лишенные дранки и шифера, провалились, подгнившие стены быстро сровнялись с землей. Какое-то время на месте домов буйно цвел иван-чай, а в покосившиеся скворечники еще прилетали по весне скворцы, но не заселялись, так как огородов и пашен с жирными червяками уже не было. Еще через два года прямо посреди деревни старый тетерев- токовик организовал по весне довольно приличный ток, на который слеталось до двух десятков краснобровых сине-черных петухов, яро бьющихся на полусгнивших бревнах изб. В ожидании рассвета приходилось затаиваться в старой картофельной яме, поэтому строить шалаш необходимости не было. И странным было необычное чувство незримого присутствия на тетеревином току всех этих давно покинувших родовую деревню, а то и ушедших из жизни людей с их заботами и страстями...
Когда мы добрались до нашего любимого брусничника, часы показали час дня. Небольшие снежинки кружились в воздухе и сразу таяли, опускаясь на землю, еще помнящую тепло солнечных лучей. Далеко - метров за сто пятьдесят - поднялось несколько тетеревов. Птицы дружно потянули через болото к чернеющему вдалеке бору. Надежды на то, что один - два тетерева задержатся на еще обильной ягоде, не было. Минут через пять со стороны улетевших тетеревов раздается уже по-зимнему трубно-звонкий крик ворона, а немного погодя вижу и саму большую черную птицу, летящую стороной над болотом. "Подманить, что ли?» - вдруг проносится в голове шальная мысль; когда-то я хорошо умел имитировать их крики. Мой призыв раздается неожиданно громко и немного коряво: "Ккк-ррр-оо! Ккк-ррр-оо-у!", однако черный отшельник поворачивает и пролетает над самыми нашими головами. Слышен даже шелестящий шум его больших крыльев. Здорово! Удавшаяся детская шалость настраивает на веселый лад, и начинает приходить уверенность, что день задался, что впереди нас ждет что-то удивительное...
Еще через полчаса брусничник кончается. Форсируем звонкий ручеек в довольно буреломном месте и выбираемся на высокий берег Извилистой речки. Здесь, на обрыве, среди больших, корявых от ветра сосен, мы с Линдой любим отдыхать, пить чай, набрав воду из небольшого родничка. Родничок мало кому известен теперь, а раньше им пользовались многие, особенно в покосное время. Берестяную посудинку, из которой замечательно вкусно было пить чуть пахнувшую лесной малиной ледяную воду, заменил обрезок полиэтиленовой бутылки из-под пива, сразу нарушив очарование маленькой лесной сказки... Поэтому набираю воду прямо в котелок, не забыв сделать несколько глотков. И пусть сразу заныли зубы, но... что за прелесть этот напиток!
Пока готовлю маленький костерок и кипячу воду, Линда уже проверила знакомое место на наличие уток. Да, если бы это был конец октября, счастье встречи было бы возможным... Собака, конечно же, помнит, как несколько лет назад мы, незаметно подойдя к краю обрыва, увидели сидящих на речных камнях крякв, а потом, очень скрытно и тихо подкравшись на верный выстрел, внезапно выскочили метров в двадцати от ошарашенных птиц.
Быстрый дуплет положил утку на противоположный берег, а уже почти перелинявшего молодого селезня - в речку, между крутоватых берегов с нависью некошеных трав. Линду, которая хорошо видела бьющего крылом селезня, нервно трясло. После команды: «Подай!» собака, быстро спустившись к воде, ни секунды не раздумывая, сделала с двухметрового берега потрясающий прыжок! Как я жалел, что не было со мной видеокамеры или хотя бы фотоаппарата... После фонтана брызг вижу Линду, плывущую к селезню. Ну, все это прекрасно, а как же собачка вылезать-то будет? Спускаюсь помочь и, не удержавшись, плюхаюсь в речку рядом с Линдой. Почему-то последнее, что запомнилось перед погружением, это темный ком засохшей спутанной травы, повисший в развилке ивовой ветки, пружинисто кланяющейся убегающей воде... Все-таки хорошо, что не было видеокамеры.
Чай приготовлен. Делю по-братски бутерброды, однако по скорости их поедания мне еще расти и расти до слюнявого друга. Не спеша пью крепко заваренный напиток и осматриваю окрестные луга. Высота обрыва позволяет видеть все вокруг на дальности около километра. Именно здесь я часто мысленно представлял эту местность с высоты птичьего полета: сначала - на низкой высоте - зарастающие луга, мелеющую речку, и вдали - синеющие и кажущиеся беспредельными леса; затем, поднявшись выше, сетку ручьев и речек, пятна болот, голубые окошки озер, и снова леса, леса, леса, без конца и края...
Что-то мы засиделись. Еще несколько часов, и стемнеет. Все. Пора трогаться. Идем по левому берегу Извилистой речки, постепенно приближаясь к Большой реке. Когда до нее остается метров сто, попадаем в непролазные заросли черемушника и ольшаника, увитые северной лианой - хмелем. С трудом продираемся, круша сухие побеги хмеля и малины, побуревшие листья папоротника-орляка, и, обсыпанные с ног до головы каким-то лесным хламом, выползаем на песчаный берег Большой реки. Как хорошо окунуть разгоряченное и пыльное лицо в прохладные, стылые воды. Кажется, что река, забывая потихоньку о шумных летних днях, уже подготовила себя к долгой снежной и метельной зиме. Предзимняя река напоминает чем-то добрых стариков в конце жизни: в их лицах такая же прозрачность и детская наивная открытость... Линда с наслаждением забирается по уши в воду и, почти плывя, пьет и пьет речную благодать. Сажусь на бревно и жду собаку. Наконец, отведя душу. Линда садится рядом. Ее большие темные глаза выражают полное блаженство и зовут дальше, в еще неизведанное...
До деревни, вернее - до места замыкания нашего дневного круга, остается километра три. Путь проходит по левому берегу реки в мелколесье. Так и идем: справа река, слева - за густым ельником - клюквенное болото. Краем глаза замечаю рыжеватую птицу, немного поменьше сороки, которая бесшумно сопровождает нас, перелетая ныряющим полетом с елки на елку. Это редкая для наших краев кукша, птица семейства вороновых. Летом ее у нас совсем не видно, а ближе к зиме прикочевывает из северных лесов. Когда-то в Северной Карелии я застал кукшу за заготовкой грибов. Изумительно, с каким талантом укрывала она свои зимние запасы. Даже белке было чему поучиться у северного заготовителя!
Каждый ручеек, каждый кустик чем-то памятны. Выходим на небольшую полянку со стоящим посредине большим кустом черемухи, сквозь который проросла рябина. Три месяца назад, в конце августа, Линда плавно потянула к этому кусту от самого края поляны. Вальдшнеп? Тетерев? В предвкушении красивой работы смещаюсь вбок, для возможности стрелять за кустом, если взлетевшая птица полетит именно туда. С наслаждением слежу за медленной потяжкой собаки, и тут с ужасом замечаю очень крупную гадюку, свернувшуюся кольцом на кротовом выбросе. Змея лежит прямо на пути Линды. Остается два-три шага... К гадюкам у меня особое чувство: в 1981 году от укуса змеи за полтора часа умерла моя пятилетняя собака, первая Линда, обладающая выдающимися рабочими качествами и экстерьером, про которую Михаил Яковлевич Халеев на областной выставке, ставя ее первой в ринге, говорил: «Всем хороша собака, есть только один серьезный недостаток - не моя...»
И вот теперь змея на пути Линды второй. Что делать?! Стрелять в змею с риском испортить собаку? Броситься вперед и попытаться отбросить Линду в сторону? Уложить? Пока я лихорадочно соображал, этот отдыхающий гад поднял свою треугольную изящную головку в сторону приближающейся собаки, несколько раз выбросил раздвоенный язычок и... в двадцати сантиметрах от лапы Линды быстро уполз в сторону. Вот это да! Такого исхода я не ожидал! Собака, как ни в чем не бывало, сделала еще два шага и застыла. Закончив обливаться холодным потом, я постарался взять себя в руки и послал Линду вперед. Вальдшнеп все-таки вылетел за кустом, в сторону леса, поэтому стрелять не пришлось, да и наверняка после такой встряски промах был бы неизбежен.
И теперь Линда тянет к этому же кусту. В голове проносится:
«Мастерит, наверное!..» Мастерит - это значит, что собака выполняет действия, не причуивая дичь, а по памяти, помня ту ситуацию, когда именно вот здесь, под этим кустом, затаивалась тогда птица. Конечно же, это не хорошо, но простить старой собаке на охоте можно; не состязания ведь. Да, но что-то уж слишком твердо стала Линда. Неужели не мастерит? Не может быть! Ну, просто не может быть... Однако многолетняя практика давно научила меня верить собаке. Снимаю ружье с плеча и потихоньку подхожу, точно так же, как в прошлый раз, вот только гадюки нет, к счастью... Корпус собаки изогнут напряженной пружиной. Голова чуть выше уровня спины. Ноздри нервно вбирают в себя вожделенный запах. Все. Мир замер. Время исчезло, В замкнутом пространстве небольшой поляны бескрайнего леса затерялась троица: собака, вальдшнеп и я… Вся остальная жизнь со своими радостями и горестями больше не имеет никакого значения. Не эту ли отрешенность от всего оставшегося там, в так называемой большой жизни, и ищем мы в своих охотничьих скитаниях?.. После короткой команды собака делает два шага в куст, и тишина обвально рушится знакомым
треском крыльев серо-рыжего длинноносика, который, чувствуя, что все пути ему отрезаны, поднимается вертикально вверх и, зависнув на мгновение над кустом, как бы выбирает направление отлета. В это время и звучит резкий выстрел. Птица, сложив крылья и поникнув головкой, тряпкой валится на полянку почти под нос собаке. Линда тянется к вальдшнепу и ложится, мелко подрагивая всем телом. И снова тишина на маленькой полянке... Вижу чисто битого лесного кулика, лежащего рядом с собакой, поэтому не спеша, чуть дрожащими руками переламываю ружье. Эжектор привычно выкидывает стреляную гильзу, а я вдыхаю знакомый аромат сгоревшего пороха и еще чего-то неуловимого, знакомого братьям-охотникам после удачного выстрела. Запах Удачи?..
Опуская лесного красавца в сумку и любуясь в очередной раз замысловатыми разводьями его пестрого оперения и большими темными глазами, скошенными к затылку, не перестаю удивляться огромной удаче встретить вальдшнепа так безнадежно поздно - в середине ноября. Но какова работа Линды! И как же все-таки уживаются в ней: с одной стороны, охотничий азарт, доведенный неисчислимым количеством предков до последней степени страсти, а с другой, - любовь к человеку-хозяину, который научил собаку совершать все эти действия не просто себе на пользу, но еще и потрясающе стильно! Сколько же поколений охотников трудилось для того, чтобы Линда самостоятельно обошла куст и сознательно выгнала птицу на охотника!
Нет, все-таки мой знакомый Марк много потерял, перейдя с наших прекрасных рабочих английских сеттеров, более сотни лет разводимых русскими охотниками для услады глаз и души, на выставочных шоу-красавцев, вывезенных из Голландии. Погнавшись за денежным интересом, кажущейся в перспективе прибавкой к пенсии, культивирует он и пропагандирует сейчас то, что нам, русским охотникам-легашатникам, совершенно не нужно, даже вредно. Кому нужна собака медленно, словно по принуждению, шагом ходящая по полю, не показывающая ни страсти, ни стиля, ничего того, что присуще настоящим рабочим сеттерам?! За многие поколения эти голландские собаки, выращенные в изоляции от охоты, почти полностью потеряли способность к быстрому, стелющемуся, на красивых бросках, ходу, стильному, с использованием верхнего чутья, поиску, плавной и страстной потяжке, разнообразнейшей стойке, азартной подводке. Приобретя красивые, с точки зрения выставочных требований, головы, стати и шерстный покров, они потеряли почти все в легкости хода, выносливости и стиле, закрепив это генетически. Кому нужны на охоте крупные, но быстро устающие помощники с шерстью, из которой не вычесать колтуны?! Собирается Марк и вязать своих собак с нашими клубными, если мы это ему позволим. Но, спрашивается, зачем все это городить, когда уже давно есть выращенные нашими замечательными предками великолепные по экстерьеру и работе собаки?! Ведь последующими вязками с этими голландцами мы не только значительно ухудшим рабочие качества наших сеттеров, но и понизим, так сказать, экстерьерные показатели тех же самых иностранных шоу-красавцев. Кому нужен такой огород?! За последние пару лет, когда началась «интервенция» этих зарубежных шоу-собак, так случилось, что мне выпала возможность обсудить эту проблему со многими очень известными в «собачьем мире» людьми. Все они: питерцы В. Полянский, Г. Мясников. В. Сафонов, И. Паршин, М. Калинин, А. Морозов, москвичи В. Смолдырев, А. Камерницкий, ярославец А. Носов, туляк В. Ермошин, нижегородец И. Борисов и многие-многие другие - в один голос высказались против внесения в нашу породу иностранных шоу-кровей. А питерский старейшина, ныне покойный Михаил Яковлевич Халеев, просто сказал: "Не дайте этим людям, думающим не о собаках, а о деньгах, загубить нашу породу! Не допустите вязок с иностранными собаками!»
Вот и опять ушли мысли в наболевшее... А между тем, счастливые, продолжаем мы свой путь вдоль Большой реки. Ближе к вечеру становится прохладнее; все-таки чувствуется недалекая теперь уже зима.
До лодки остается каких-нибудь пятьсот-шестьсот метров, когда мы выходим на край некошеного поля. Сбоку потянулись огромные осины, под которыми темнеет густая поросль небольших елочек. Сильных осенних ветров пока еще не было, поэтому осины не потеряли свой разноцветный наряд. Кое-где на стволах деревьев виднеются следы острых бобровых зубов, старых, уже посеревших и заплывших деревянными наростами, и свежих, ярко белеющих в полумраке осинника.
Далее все происходит, как в ковбойском фильме со стрельбой типа «Великолепной семерки». Линда скрывается в елочках, вижу ее приостановку, затем быстрое продвижение вперед и опять приостановку, словно собака кого-то догоняет и пытается поднять на крыло. Кого же ведет Линда? Это явно не вальдшнеп. Тетерев? Заяц? Глухарь?! Иду по чистому, по краю луговины, напряженно жду развязки. После очередного резкого рывка собаки в десяти шагах от меня вырывается со страшным треском черный глухарище и, набирая высоту, летит по краю осинника вдоль луга. Успеваю хорошо выцелить угонного, сообразив при этом стрелять из левого ствола, где патрон с двойкой. После выстрела вижу падение птицы и одновременно с этим взлет еще одного глухаря, примерно с того же места, где взлетел и первый. Однако второй задал мне задачку посложнее, полетев прямо над моей головой в обратную сторону. Успеваю развернуться и выстрелить почти навскидку из правого ствола пятеркой. Глухарь дергается и, заваливаясь на бок, тянет в густой ельник. Вижу его посадку-падение метров в ста от меня. Посылаю туда Линду, а сам иду подбирать первого глухаря. Времени на рассматривание трофея нет - надо поспешать ко второму, тем более что это может быть подранок, а опытные охотники знают, как быстро бегает легко раненный глухарь. Бегу с глухарем к Линде, одновременно отмечая приятную тяжесть птицы. Вот и елочки. Врываюсь в них и замираю в надежде услышать шум, возню собаки с подранком. Однако все тихо. Выхожу обратно на луговину; чтобы не трепать добычу о ветки, кладу битого глухаря на приметное место, и снова захожу в елки, теперь уже поглубже, метров на пятьдесят. Снова слушаю, продвигаюсь дальше и слушаю опять. Потом вспоминаю про свисток, про верный свисток, который, как и обычно, висит на груди под курткой. Сегодня в нем не было необходимости, вот и позабыл о нем. В молодые годы Линды, натаскивая ее по бекасам и дупелям, я злоупотребил свистком, и, что называется, «засвистел» собаку, то есть «добился» того, что Линда совершенно перестала реагировать на свист. Пришлось снова долго приучать ее к этому. Два-три последних года мне почти не приходится пользоваться свистком, так как опытная собачка все знает сама. И вот теперь я расстегиваю куртку, вытягиваю за шнурок неказистую пластмассовую штуковину и призывно свищу. Вскоре слышится шелест еловых лап, легкое потрескивание валежника и появляется Линда. Всем своим видом она показывает, что
мне надо идти за ней, что там она покажет что-то, достойное моего внимания. Ну что же: «Показывай, собачка!» Иду за ней. Минуя густые елочки, оказываемся в очень захламленном месте; везде полусгнившие ветви осин, какие-то пни, обросшие мхом, чудовищные выворотни упавших от ветровалов сосен, Линда гордо подбегает к одному из таких выворотней и останавливается рядом с ним. Здесь, в небольшой лужице под нависающим переплетением корней лежит наш беглец, ткнувшись темной головой в моховую кочку. Сил его могучего тела хватило только на то, чтобы добежать сюда, под этот выворотень, куда, наверное, водила его когда-то мать-копалуха на водопой. И если бы не умелый английский сеттер, так и пропал бы ценный трофей для охотника, и только спустя какое-то время нашла бы его рыжая Патрикеевна или вездесущая енотовидная собака...
Что ж, спасибо тебе, друг мой дорогой, за прекрасную работу.
Выбираемся на луговину. Сумерки ощутимо дают о себе знать. Тяжелые глухари сильно оттягивают руки, но подвешивать их не хочется, чтобы не помять оперения, - великолепные шкурки пойдут на красивые чучела, которые доставят радость людям на долгие годы.
Вот и лодка. Садимся почти в полной темноте. Переправа через реку не занимает много времени. Когда уже ощущается приближение темной массы «домашнего» берега, начинает густыми хлопьями валить снег. Обсыпанные снегом, усталые, поднимаемся по крутому берегу к дому. А там еще одна радость - приехал на охоту сын с приятелем; натоплена баня, согрет чай, на столе незамысловатая закуска. Удивленные возгласы, вопросы, отрывистые ответы - все это воспринимается как нечто особенно приятное, тем более что сын - тоже легашатник...
За ужином засиживаемся долго; рассказ о сегодняшнем дне плавно переходит в другие охотничьи и рыбацкие истории. Линда, умяв чашку мясной похлебки, уютно посапывает под столом. Глухари и вальдшнеп висят в холодных сенях, ждут завтрашнего фотографирования. На стене висит ружье и полуоткрытый патронташ, где виднеются только три стреляные гильзы. Теплый свет из окна нашей комнаты далеко вдается во мрак уже бескрайнего заснеженного леса. Счастливый охотничий день, проведенный с прекрасной легавой собакой, подошел к концу...
Опубликовано "Охота и рыбалка XXI век" №04 (12), апрель 2004.
Выражаю автору глубокую благодарность за любезное разрешение использовать материал.
